ПРОЦЕСС Все началось с полнейших пустяков. «В четвертом классе Виленской гимназии, - как сообщает мемуарист Эдвард Массальский, - какой-то сопляк, кажется Плятер, после ухода одного из преподавателей, прежде чем вошел следующий его коллега, громко скрипя мелом по доске,

XXIV. Письма к П.А. Плетневу по поводу издания "Переписки с друзьями": тайна, в которой должно было быть сохранено дело; - расчеты на большой сбыт экземпляров; - поправки; - высокое мнение автора о значении книги; - искренняя преданность к Царствующему Дому; - о нуждающихся в

Алексей Кузнецов ― Добрый день! Да, я присоединяюсь.

С. Бунтман ― Да, но мы записываем эту передачу. Поэтому мы не можем с вами так беседовать в прямом эфире. Хотя у нас записывает нас Светлана Ростовцева.

А. Кузнецов ― То есть команда в сборе.

С. Бунтман ― Вся компания, весь состав суда. И сегодня вы выбрали процесс 193-х. Ну, что же? Как нам иногда пишут слушатели, выбрали отечественный процесс. Хотя это далеко не всегда так бывает.

А. Кузнецов ― Не всегда. Нет. Мы как-нибудь подведем статистику, посмотрим. Но у меня такое ощущение, что примерно 50 на 50.

С. Бунтман ― В комментариях к голосованию у нас был один из первых комментариев очень, на мой взгляд, толковый, что и процесс 193-х хорошо бы взглянуть на народников не глазами советского учебника. Это тоже неплохо. Вот. Так что мы сейчас это именно и сделаем.

А. Кузнецов ― Попробуем.

С. Бунтман ― Да, попробуем.

А. Кузнецов ― Попробуем взглянуть глазами не советского и вообще не учебника.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Название этого процесса официальное – это дело о пропаганде в Российской империи. А неофициальное название – «Большой процесс», потому что по количеству привлеченных к суду лиц это самое большое судебное дело в Российской империи. 193 человека в конечном итоге оказались на скамье подсудимых. Их могло быть больше. Но сейчас я расскажу, в каких собственно обстоятельствах принималось решение о том, кто все-таки на процесс будет выведен. И насколько я могу судить, это 2-й по размерам процесс по количеству адвокатов. 35 защитников в этом процессе выступало. Больше, по-моему, могу ошибиться, но, по-моему, больше только в знаменитом деле «Червонных валетов». Там было 49 адвокатов. Хотя обвиняемых было гораздо меньше, но у каждого был практически свой отдельный защитник. А так, значит, это дело, которое начинается еще в 75-м году, а собственно до суда дойдет оно в конце 77-го – в начале 78-го года. 74-й год – это так называемое первое хождение в народ. Оно отличалось от второго много чем. И тем, как, в какой форме оно было предпринято, и тем, кто собственно в народ ходил. Форма в отличие от 2-го хождения в народ, когда люди, вот желавшие пропагандировать народнические идеи, – это крестьянский социализм, это некие такие общедемократические и даже революционные принципы, – они станут с учетом ошибок 1-го хождения, они станут в народе селиться, они будут становиться учителями, агрономами, земскими статистиками и так далее. А это пока хождение такое, скажем, в основном субботне-воскресное. Молодые люди и девушки, зачастую переодетые крестьянами, – это была еще одна крупная их ошибка – пытались с крестьянами на крестьянском, как им казалось, языке разговаривать о проблемах крестьянства. Это были в основном поклонники Бакунина, который считал, что русский крестьянин – природный бунтарь, надо только его организовать, так сказать, направить, спровоцировать. Ну, а дальше он все сам…

С. Бунтман ― Ну, и не только природный бунтарь, но еще и способный к самоорганизации. Вот это тоже очень важно.

А. Кузнецов ― Природный бунтарь и природный социалист.

С. Бунтман ― Да, да. И это то, что… то, что как раз Бакунин и основал и принцип анархизма. То есть принцип самоуправления в наиболее широком смысле этого слова.

А. Кузнецов ― И вот в том, что он природный бунтарь, еще как-то можно с Михаилом Александровичем соглашаться, а вот как раз во время 1-го хождения в народ уже были очевидные признаки того, что он не природный социалист. Он не хочет обобществления земли. Он как раз хочет землю-то себе. Но эти молодые люди, они, в общем, настолько были уверены в правильности своих идей, что они сделают некоторые выводы, но эти выводы будут, ну, скажем так, на тактическом уровне, что вот не надо быть ряжеными, потому что, конечно, все это выглядело смешно. И очень многие крестьяне действительно они разоблачали этих переодетых как бы крестьян и…

С. Бунтман ― А считали их агентами периодически?

А. Кузнецов ― Вы знаете, они, видимо, не поднимались до уровня нынешних сознательных граждан, считали их агентами, да и не очень понятно было, агентами кого, но они их на всякий случай сдавали полиции, резонно понимая, что хуже не будет.

С. Бунтман ― Ну, конечно. Ну, в общем-то, зарождались вполне, наверное, зарождались мысли, что это начальство как-то бар подсылает переодетых…

А. Кузнецов ― А! В этом смысле, что крестьян пытаются спровоцировать…

С. Бунтман ― Нет, нет.

А. Кузнецов ― Не в смысле…

С. Бунтман ― Да, провокаторами такими.

А. Кузнецов ― А, ну, может быть. Я думаю, по крайней мере, вполне логично.

С. Бунтман ― Начальство, вот начальство нас проверяет.

А. Кузнецов ― Кстати говоря, потом это будет давать основание многим представителям правительственного лагеря говорить, что вот народ иммунен к их пропаганде, что вот сам он их выдает и так далее. Тоже было далеко не всегда это так. И было принято решение, в этом смысле логика за полтора столетия не изменилась начальственная абсолютно, показать это все как одну большую организацию. Причем решение принималось на самом высоком уровне. Вот что в марте 1875 года по этому поводу решил комитет министров. Причем два заседания специально были посвящены, мартовских, этому вопросу. Цитирую: «При такой неизвестности, - о масштабах пропаганды имеется в виду, - нельзя ставить прямым укором обществу отсутствие серьезного отпора лжеучениям; нельзя ожидать, чтобы лица, не ведающие той опасности, которою лжеучения сии грозят общественному порядку, могли столь же энергично и решительно порицать деятельность революционных агитаторов, как в том случае, когда опасность эта была бы для них ясна». То есть наш народ православный, который в полном соответствии с уваровской троицей обожает православного монарха, он только потому недостаточно энергично дает отпор, потому что не понимает, что опасности и масштабов. Вот мы ему и покажем опасность и масштаб. И дается поручение. И полицейские органы с максимальным рвением бросаются выполнять. Поручение об организации вот такого большого процесса над народниками. Масштаб действительно впечатляющий. Было так или иначе привлечено к следствию около 4-х тысяч человек. Как потом уже подсчитают специалисты по… уже в советское время специалисты по народническому движению, в частности я сейчас ссылаюсь на цифры, которые приводил в своей работе очень крупный специалист по вот этому вопросу Николай Алексеевич Троицкий, саратовский профессор, вот он счел, что из примерно тысячи наиболее таких вот убежденных, последовательных, профессиональных агитаторов народнических около 900 было задержано. То есть на самом деле на уровне отлова полиция сработала, видимо, неплохо. В сети попались многие. Другое дело, что вместо с крупной рыбой загребли и мелкую рыбешку, и вообще случайно мимо проплывавшую и особенного отношения ко всему этому не имевшую. Три с половиной года длится следствие. За это время – совершенно чудовищная цифра, – 97 человек умерло тем или иным способом. Кто-то умер в тюрьме. Кто-то покончил с собой. Кто-то сошел с ума. В результате в 77-м году, когда уже дело доходит до организации процесса, начальственный окрик: «Идиоты! Вы кого набрали? Вы что хотите вот такую толпу на процесс вывести? Это совершенно невозможно». И в результате, значит, 195 человек отбирают. Двое из них еще плюс не доживут до суда. Вот 193 на этом процессе окажутся. Там действительно были люди совершенно разной степени участия и вовлеченности во все эти дела. Ну, вот кого можно назвать, кто попался из действительно тех, кто были организаторами вот этого хождения в народ? Значит, это Сергей Филиппович Ковалик. Это Порфирий Иванович Войноральский. Это Дмитрий Михайлович Рогачев. Обо всех о них сейчас пишут как об организаторах вот того самого народнического движения. И, пожалуй, самая яркая фигура, по крайней мере, с точки зрения того, как он появился на процессе, – это Ипполит Никитич Мышкин. Это человек, который был по сути назначен… ну, назначен, выбран подсудимыми на роль своего главного спикера. Вот он, именно он должен был озвучить наиболее такие важные для них идеи, которые они старались до общества каким-то образом донести. Теперь, значит, что касается организации процесса. Вот несколько… Некоторое время назад, с гордостью об этом сообщаю всем, потому что вот, что эта награда для меня точно понятно, пока что не очень понятно с какой стороны мундира ее носить. По этому поводу у меня был разговор с Генри Марковичем Резником, который сказал: «Я у Вас… Передача замечательная. Я у Вас пока нашел только одну ошибку. Вы сказали…» Значит, я понимаю, о чем идет речь. Это когда дело Засулич мы рассматривали…

С. Бунтман ― Да?

А. Кузнецов ― Я действительно сказал неправильную вещь. Я сказал, что после дела Засулич политические дела были изъяты из ведения обычных судов и переданы в сенат. На самом деле они никогда не были в ведении обычных судов. Они действительно специально для них, для их рассмотрения было создано вот это особое присутствие правительствующего сената. Другое дело, что несколько дел, из них два известных – это нечаевский процесс и дело Засулич, оба мы рассматривали, – было решено представить как чисто уголовные. В одном случае злодейское убийство…

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― В другом случае совершенно очевидное покушение…

С. Бунтман ― Покушение. Да.

А. Кузнецов ― … на высокого государственного чиновника. И была и там, и там у полицейских чинов и у чинов министерства юстиции иллюзия, что так выгоднее подать, подать как обычное зверство, а не как некую идейную там борьбу. И оба раза становилось понятно, что они ошиблись. Особенно это стало понятно в случае с делом Засулич, что не надо так было с точки зрения достижения их целей. Но вот я напомню, мы как раз говорили, что дело Засулич и было подано именно таким образом, было принято решение, и это дело отстаивал заместитель… товарищ прокурора санкт-петербургского окружного суда Лопухин. Надо было снять очень неблагоприятное впечатление, которое осталось у общества после процесса 193-х, потому что он закончился, и через 2 месяца начнется дело Засулич, я имею в виду рассмотрение. Так что связь совершенно очевидная. В чем дело? Дело в том, что вот чисто политические дела, они были как бы изъяты. Сначала было сказано, что временно, а потом стало понятно, что постоянно из вот этих судебных уставов. И вот я хочу процитировать официальное рассуждение сената к статье 1032-й устава уголовного судопроизводства как раз по этому поводу, какая была мотивировка. Цитирую: «Преступления государственные гораздо важнее и опаснее всех других преступлений, но по особому своему свойству они не всегда и не во всех членах общества возбуждают такое отвращение, какое возбуждают другие преступления. Для многих людей, вместо строгого, вполне заслуженного осуждения, встречают сочувствие; поэтому предоставить присяжным разрешение вопроса о преступности или непреступности учений и действий значило бы оставить государство, общество и власть без всякой защиты». Ну, не прекрасно ли, да?

С. Бунтман ― Да. И вот я сейчас проверил, кстати говоря, когда мы говорили о кабинете министров, кто был председателем. Был Павел Николаевич Игнатьев. Это дедушка того, кто 50 лет в строю. И это человек, ну, удивительный. Если мог говорить впоследствии, мог говорить Пуришкевич, что правее его только стенка. Ну, я не знаю, правее…

А. Кузнецов ― Кто правее…

С. Бунтман ― … только правое ухо. Я не знаю, правее Игнатьева. И причем чрезвычайно жестких взглядов. В этом парадокс пореформенной России еще ко всему. Очень крупный парадокс.

А. Кузнецов ― Очень крупный парадокс. И парадокс и самого Александра II, который, кстати говоря, в отношении вот политических процессов всегда занимал очень консервативную позицию, хотя при этом он в свое время подписал вот те совершенно такие ультрареволюционные для России вот эти судебные уставы 64-го года. Парадокс вот этого времени. Оно действительно было соткано из противоречий. Что касается комитета министров – это не правительство еще. 1-е полноценное правительство в Российской империи появится в 1905 году.

С. Бунтман ― Ну, это понятно. Да. Но все-таки это важно.

А. Кузнецов ― Да. Это наряду с госсоветом очень важно.

С. Бунтман: В 77 ― м году как раз Игнатьев получает графское достоинство, возводится в графское…

А. Кузнецов ― Именно в этом качестве как председатель комитета…

С. Бунтман ― Да, да.

А. Кузнецов ― Вот. То есть тут совершенно четкое понимание, что простым людям, присяжным, нечего судить такие дела в силу особого их свойства. Да? С одной стороны тяжелей их нет, а с другой стороны они обольстительны. И вот в этой, значит, в этой атмосфере подбирается состав людей, который и будет судить. Вот та ошибка, которая будет потом – ошибка с точки зрения власти, конечно, – которая будет допущена, когда в качестве председательствующего на процессе Засулич будет выбран абсолютно честный, глубоко порядочный, умеренно либеральный Анатолий Федорович Кони, она была сделана именно потому, что опять же верно, надежно и 100-процентно сенаторы сначала Петерс, потом его сменит по нездоровью сенатор Ренненкампф, они плохо смотрелись в качестве председателей суда. Там будут возникать беспорядки. Об одном как минимум я расскажу. И в конце концов тот же Лопухин, он вообще был человек такой легкий, немножко даже игривый, сказал: «А давайте вот Кони точно, – да? – проведет грамотно и образцово. Ну, вот и давайте его. Дело-то ясное. Да? Стреляла? Стреляла. Ну, что здесь может случиться?» И вот, что случится.

С. Бунтман ― Ан нет.

А. Кузнецов ― Ан нет, случилось. В качестве обвинителя был выбран Владислав Антонович Желеховский. Этот человек, всю свою жизнь послуживший по судебному прокурорскому ведомству, надежный, беззастенчивый, наглый, прямо скажем. И это тоже в этой ситуации произведет нехорошее впечатление, потому что, ну, вот сразу скажу, самая, пожалуй, грубая такая вот ошибка Желеховского, которую потом будут вспоминать в связи с этим процессом все до одного. Он понимал, что он не сможет качественно обвинить 193 человека. И когда вот эта вся колоссальная машина начинает пробуксовывать, он сказал: «Да ладно, ну, человек 90 – это вообще тут статисты. Они мне нужны для создания фона. Я их обвинять-то и не буду». Вот этот вот цинизм… Люди уже 3 с половиной года в крепости отсидели. Для создания фона. И хотя процесс формально был публичным, а на самом деле он им не был. Сейчас я про это скажу. Это все естественно просочится, потому что вот эти 35 адвокатов – каждый из них естественно эти слова припомнит Желеховскому, а общее их мнение выразит адвокат Петр Акимович Александров, которому через 2 месяца защищать Засулич после окончания этого процесса. И он тогда произнесет слова… Он… Закончится процесс, он подойдет к жандармскому полковнику, своему знакомому, он в прокуратуре много лет проработал, Александров я имею в виду, и скажет: «Ну, я так понимаю, что я сегодня буду арестован», - скажет он. То есть он… Правда, его не тронут. Значит, а он скажет, что история пригвоздит вас всех, кто организовывал этот процесс к позорному столбу и острым гвоздем, скажет он. Ну, в общем, да. Вот мы сейчас вспоминаем Владислава Антоновича Желеховского как человека, который крайне цинично и крайне беззастенчиво на этом процессе поддерживал обвинение. Совершенно блестящая бригада защищала. То есть у меня такое ощущение, что из звезд, ну, вот самой 1-й величины нет только двоих – нет Плевако и его верного друга-соперника Уварова. Значит… Урусова. Простите. Урусова, Урусова. Да. Спасович, Стасов, Александров, Утин, Герард, Потехин, Пассовер, Люстиг, Турчанинов, Герке, Корш. Совсем еще молоденький, еще даже не присяжный поверенный, а помощник присяжного поверенного Карабчевский. То есть практически вот все, весь цвет русской адвокатуры уже расцветший и впоследствии расцветший, они все прошли через этот процесс.

С. Бунтман ― А вообще скажем в скобках, как быстро расцвело после реформы-то?

А. Кузнецов ― Вот…

С. Бунтман ― Как быстро оказалось…

А. Кузнецов: 12 ― й год…

С. Бунтман ― … сколько талантов.

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― Ну, это быстро. Это быстро.

А. Кузнецов ― Это очень быстро.

С. Бунтман ― Появилась уже школа. Появилась…

А. Кузнецов ― Появилась школа. В этой школе уже появились направления. Уже они как бы нашли эти люди свое амплуа. Кто-то был больше артистичен. Кто-то больше упирал на логику. Кто-то брал эффектами. Кто-то брал строгостью и математической сухостью доказательств. Кто-то психологичностью, кто-то наоборот рационалистичностью. То есть действительно за кратчайшие… Вот это вот, на мой взгляд, ярчайшее доказательство того, что абсолютно своевременно была учреждена адвокатура. Вот то, как она расцвела за кратчайшее время, – свидетельство того, что общество ждало…

С. Бунтман ― Нет, это свидетельство еще другого, что есть масса не проявленных сил. И, кстати, подсудимые на этом процессе, они тому тоже доказательство.

А. Кузнецов ― Да. Я вот, прямо скажем, вот я назвал 4 имени и, наверное, они людям, которые специально историей народнического движения не интересуются, они, наверное, мало что говорят. А вот среди тех, кто будет оправдан, или кто будет признан виновным, но с зачетом отбытого они все равно будут освобождены в зале суда… Смотрите, Екатерина Константиновна Брешковская.

С. Бунтман: О ― о!

А. Кузнецов ― Бабушка русской революции.

С. Бунтман ― Она самая.

А. Кузнецов ― Да. Она по сути глава женского представительства на этом процессе, а там было около 40 женщин среди обвиняемых. Такого количества ни до, ни после, по-моему, не будет. И она, конечно, один из главных спикеров. Николай Евгеньевич Введенский, впоследствии выдающийся наш ученый, физиолог, ученик, один из любимых учеников Сеченова. Оправдан Андрей Иванович Желябов. Оправдан Николай Александрович Морозов.

С. Бунтман ― Так.

А. Кузнецов ― Оправдана Софья Львовна Перовская. Оправдан Лев Александрович Тихомиров. И вот Вы знаете, хочется поставить психологически такой умственный эксперимент, но я не знаю, как корректно это сделать. Вот то, что они были оправданы на этом процессе, какое на них это оказало влияние? Это их подтолкнуло? Или они все равно пришли бы в «Народную волю»?

С. Бунтман ― Мне кажется, не тот факт, что их оправдали, а тот факт, что их привлекли.

А. Кузнецов ― Может быть.

С. Бунтман ― … три ведь с лишним года это длилось.

А. Кузнецов ― Может быть это, как, безусловно, то, что в свое время по нечаевскому делу привлекли Веру Засулич, и она 2 года отсидела. Конечно, на ее судьбе очень здорово сказалось. А с другой стороны вот у меня есть соблазн предположить, а не увидели ли они в этом огромном, но им же было понятно, что бездарно проваленном властями процессе колосса на глиняных ногах…

С. Бунтман ― Мне кажется, что они…

А. Кузнецов ― … которого только толкни, и он повалится.

С. Бунтман ― ... и так, и так, но это в меньшей степени. В большей степени они увидели, что если привлекают за такие вещи, то что ж тогда они будут делать, если начнется борьба. Если они хотят выжечь мирное просветительство. Ну, давайте прервемся, а потом мы продолжим.

С. Бунтман ― Ну, что же? Мы продолжаем. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман. И процесс 193-х. И мы прервали свое повествование на том, как вот все-таки почему, что именно оправдание, что дала слабину, дала власть. Мне кажется, что нет. Мне кажется, что нет. И это поступательное движение…

А. Кузнецов ― Тоже, наверное, по-разному. В случае с Желябовым, наверное, нет. Это был абсолютно железный человек. Я думаю, что он, так сказать, пришел бы к своему выводу.

С. Бунтман ― Он пришел бы к своему, но тут им показали, что нет ни одной мирной дырочки, что нет мирного способа.

А. Кузнецов ― То есть их вытолкнули в радикалы. Да?

С. Бунтман ― Их вытолкнули в радикалы. Это очень что-то…

А. Кузнецов ― Как это делается и сейчас.

С. Бунтман ― Совершенно верно.

А. Кузнецов ― Вот я смотрю, что делают с молодыми ребятами, да, дурнями зачастую, да, очень многих… собственно большинства их каких-то этих самых лозунгов я не разделяю, но это молодые ребята, и если их сажать за прыщик у ОМОНовца, они, выйдя, будут кидать бомбу.

С. Бунтман ― И другие радикализируются. И не только они, не только те, кто вообще за отсутствие каких-либо беспорядков и за, в общем-то, ответ на провокации.

А. Кузнецов ― Но поскольку мы взяли на себя в начале передачи очень серьезное обязательство показать не как в учебнике истории, вот еще одно, если позволите, рассуждение. К вопросу о заслугах адвокатов. Да? Безусловно, работа адвокатов оказала определенное влияние на то, что такое большое количество было… 90 человек было оправдано. И еще довольно большое количество было отпущено из зала суда, им зачли предварительное заключение. То есть они как бы были признаны виновными, но вот вышли на свободу. Так вот о заслугах адвокатов. Буквально вчера мне надо было посмотреть даты рождения и смерти одного из выдающихся адвокатов вот этой самой 1-й волны Льва Абрамовича Куперника. И чтобы далеко не ходить, я открываю «Википедию», потому что с датами рождения и смерти там обычно все-таки все в порядке.

С. Бунтман ― Чаще всего.

А. Кузнецов ― Чаще всего. И натыкаюсь на фразу, после которой я 2 минуты не мог успокоиться, так мне было смешно. Там довольно в таком панегирическом тоне перечисляются заслуги Льва Абрамовича. Действительно очень большие перед российской адвокатурой и обществом. И в частности как пример его блестящего, значит, адвокатского таланта приводится такая деталька: «Во время процесса «Червонных валетов» ему удалось добиться оправдания мещанки Софьи Соколовой, которая оказалась, - значит, - непричастна к этому делу». Ну, действительно Софья Соколова, значит, это доказал Куперник… Кстати говоря, это отец замечательной нашей…

С. Бунтман ― Татьяны Львовны…

А. Кузнецов ― … Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник. Он был…

С. Бунтман ― Переводчицей. Да.

А. Кузнецов ― Переводчицей, актрисой несостоявшейся, можно сказать.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Писательница. Вот. Это ее папа. Вот, значит, он сумел убедить судей в том, что мещанка Соколова, которая снимала квартиру, на которую привезли, по совсем старому революционному выражаясь, «потрошить карася», а по более современному, значит, соответственно «чистить лоха». То есть жертву привезли на квартиру, напоили на квартире, что-то, видимо, еще там подлили помимо спиртного. Он проснулся чистый как ангел от всех, что называется, активов. Очень простенькая штука. Да? А в суде, значит, Куперник доказывает, что она, ну, просто чай подавала. Да? Не в курсе она была замыслов. Но мы-то с Вами помним, что Софья Соколова – это Софья Блювштейн, это Сонька – Золотая ручка.

С. Бунтман ― Сонька – Золотая ручка.

А. Кузнецов ― И что Сонька – Золотая ручка просто в этой ситуации подавала чай, и что она вообще хоть в любой ситуации просто подавала чай. Да? Мы теперь понимаем. То есть Куперник, в общем… Я не думаю, что это всерьез бы прервало ее блестящую биографию.

С. Бунтман ― Нет. Дело в том, дорогие товарищи, пускай следствие докажет.

А. Кузнецов ― Это правильно. Но я к тому, что иногда вот эта вот… Конечно. Но сейчас ему ставить в заслугу то, что Сонька еще там сумела несколько лет, что называется, попастись… Понятно, что это все равно Сахалином закончилось, но я к тому, что адвокат такая в этом смысле профессия. Но в любом случае эти люди, я говорю сейчас об адвокатах, надо понимать, что они работали в очень сложных условиях. Дело велось достаточно грубо. Когда стало понятно организаторам процесса, что они возможно… Хотя казалось бы, что неужели это нельзя заранее было понять, да? решили разделить их там на 14, по-моему, отдельных разрядов. Адвокаты возмутились, потому что очень часто один адвокат был там у 5-6, а бывало, что и больше человек. И как в этой ситуации адвокатам работать?

С. Бунтман ― И так проходивших, как оказывалось, по разным разрядам.

А. Кузнецов ― Да. И адвокаты, не смотря на то, что их было 35 человек, выработали общую позицию. И они все, ни один из них не пытался говорить: «Ой, да мой подзащитный, он вообще с этими плохими дядьками, тётьками… Он случайно. Они его запутали».

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Хотя во многих ситуациях это была бы, наверное, эффективная линия защиты, особенно если бы, так сказать, на фоне еще покаянного размазывающего слезы, значит, лица. Нет, они все, в общем, держались, кто-то более жестко как Александров, кто-то менее жестко как Спасович, но они держались того, что они отстаивают интересы людей идейных. Не уголовной шпаны какой-нибудь, а людей, которые, может быть, заблуждаются, но руководствуются благородными…

С. Бунтман ― Преступного ничего…

А. Кузнецов ― Ничего не делают.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Кстати говоря, интересно, что корреспондент «Times», вот уже человек, который не могу быть заподозрен в симпатиях к этим идеям, на 2-й день покинул процесс со словами: «Я тут за 2 дня услышал только, что один читал Лассаля, а другой кому-то передал книжку Маркса». Все. То есть то, что этих людей обвиняли не в каких-то, ну, пусть там государственных преступлениях, но хоть это было бы чем-то обосновано. Да? А вот действительно вот на уровне один другому говорил, вот они говорили, вот они произносили страшные слова там «революция», «бунт», еще что-то. Где организация? Где единый центр, который вы нам обещали показать? Где конспирация? В случае с Нечаевым хотя бы фуфло, но это фуфло Нечаев всем толкнул. Да? И студентам Петровской академии там и другим. Но здесь-то вообще ничего. Правда, вот я говорил, что главным спикером, извините за это выражение, был Ипполит Никитич Мышкин. Вот Ипполит Никитич. Я хочу процитировать, как он… отрывочек из его речи, где он говорил о том, что они все некая партия, они не принадлежат к одной организации, но идейно они едины. И в этом смысле они партия. Цитирую: «Таким образом практическая деятельность всех друзей народа должна заключаться не в том, чтобы искусственно вызвать революцию, а в том, чтобы гарантировать успешный исход ее, потому что не нужно быть пророком, чтобы предвидеть неизбежный исход вещей, неизбежность восстания. Ввиду этой неизбежности восстания и возможной продуктивности его мы полагали предостеречь народ от тех фокусов европейской буржуазии, посредством которых она обманула народ». Ну, народники относились к западноевропейским революциям плохо. Они считали, что это тупиковый путь, что буржуазия народ предаст, как это было в 30-м во Франции, в 48-м…

С. Бунтман: В 48 ― м.

А. Кузнецов ― Во Франции, в Германии и в Австро-Венгрии. И они как раз исходили из того, что…

С. Бунтман ― Да и тут 70-й год в ряд.

А. Кузнецов: 70 ― й совсем недавно…

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Да. Что вот мы, значит, революционно настроенная интеллигенция, мы должны заменить народу вот в качестве вождя ту гнилую западную буржуазию, которая прикрывается ради своих целей. А мы для народа, ради народа. Мы с народом. Да?
«Такая цель может быть достигнута путем объединения всех революционных элементов, путем слияния двух главнейших ее потоков: одного - недавно возникшего, но проявившегося уже с серьезной силой, - это он о народниках. Да? - и другого потока, более широкого, более могучего - потока народной революции. В этом единении революционных элементов путем окончательного сформирования их и заключалась задача движения 1874 года». Его прерывал председательствующий около 90 раз, потому что, ну, говорил он всякие, Мышкин я имею в виду, дерзкие вещи. И в конце концов, не знаю, спланировано ли это, или Мышкин просто устал, что называется, но вот такой вот всплеск. Вот он заканчивает свое выступление обвинением к суду: «Теперь я вижу, что у нас нет публичности, нет гласности, нет даже возможности выяснить истинный характер дела, и где же? В стенах зала суда! Здесь не может раздаваться правдивая речь, за каждое откровенное слово здесь зажимают рот подсудимому. Теперь я имею полное право сказать, что это не суд, а пустая комедия или нечто худшее, более отвратительное, более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества». Для того чтобы у вас не создалось впечатление, что это просто хлесткая революционная фраза, а на самом деле сенаторы – люди, что называется, почтенные и добрые, я процитирую Анатолия Федоровича Кони, который вспоминал, как в дни предшествовавшие процессу 50-ти тоже над народниками член особого присутствия правительствующего сената, сенатор Хвостов ему говорит: «Я сижу в составе присутствия, и мы просто не знаем, что делать. Ведь против многих нет никаких улик. Как тут быть? А? Что вы скажете?» На что Кони ему естественно, зная Анатолия Федоровича, говорит: «Коли нет улик, так оправдать, вот что я скажу». На что Хвостов: «Да, хорошо вам так, вчуже-то говорить, а что скажет он? Что скажет граф Пален?!» - министр юстиции. То есть действительно в основном вот в этом особом присутствии были люди, конечно…

С. Бунтман ― Ну, а здесь можно сделать несколько выводов, что сенат, в общем-то, давно умер как судебный орган.

А. Кузнецов ― Вы знаете, я Вам так скажу. Дело в том, что вот по многим другим сенатским повседневным делам очень умные читаешь документы, в 1-ю очередь когда сенат выступает как кассационная инстанция по уголовным делам.

С. Бунтман ― Может быть. Да.

А. Кузнецов ― Вы знаете, вот там профессионалы. Или, скажем, по всяким дисциплинарным и адвокатским делам иногда дело доходило до сената, потому что он высшая судебная инстанция. И вот иной раз оттуда в высшей степени профессиональный… То же самое Мултанское дело. Ведь 2 раза сенат его возвращал.

С. Бунтман ― Хорошо. Тогда другая функция.

А. Кузнецов ― Это вот именно…

С. Бунтман ― Это другая функция.

А. Кузнецов ― … вот это присутствие.

С. Бунтман ― Но именно вот это… создавать это присутствие и давать такие полномочия присутствию…

А. Кузнецов ― Именно вот такие…

С. Бунтман ― Причем здесь дискредитация получилась двойная, поскольку дискредитирует и сам сенат, и дискредитирует важность дел, которые отдаются присутствию сенатскому. Здесь дело, в общем-то, идеологическое и его надо сильно раздуть, чтобы оно имело какое-то значение. Здесь нет ни убийства, ни создания беспорядков, ничего.

А. Кузнецов ― Ничего.

С. Бунтман ― Ничего. И когда дальше они понимают, что это неприлично так вот уж судить, тогда отдается и Нечаев, и Вера Засулич отдаются обычному суду, суду присяжных. Здесь получается такое вот удвоение, увеличение, но вот усилитель такой вот работы, что вот он суд нормальный не годен для государства, а суд сенатский не годен вообще ни для чего. И сами себе создали ловушку очень серьезную.

А. Кузнецов ― И вот я обещал рассказать, что получилось с гласностью. Вообще могли, имели право по закону, по этим же самым соображениям особенным имели право сделать закрытое заседание.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― Для этого не требовалось никакого высочайшего решения. Присутствие сената могло это своим решением провести. Но сочли, что нехорошо. И поэтому выбрали сравнительно небольшой зал. Ну, туда и так с подсудимыми и адвокатами должно было вместиться с жандармами и все прочее…

С. Бунтман ― Любимая забава.

А. Кузнецов ― … около 300 человек.

С. Бунтман ― Выбор маленького зала – любимая забава.

С. Бунтман ― Актива. Да.

А. Кузнецов ― Да. Поэтому ничего похожего на реакцию на, скажем, оправдательный приговор Засулич, когда зал там ревел, рукоплескал, там кричали: «Вера! Верочка! Слава Богу!» и так далее. Тут, конечно, ничего похожего не будет. Но поскольку, в конце концов, обвинитель отказался половину обвиняемых обвинять – да? – суд в результате 90 человек вообще оправдал, еще несколько десятков за отбытием предварительного заключения… По сути вот действительно тяжелые приговоры 28 человекам от 3-х до 10 лет каторги. Вот тех, кого я назвал, 4-х главных организаторов, значит, они по 10 лет получили. А дальше там 9, 8, ну, и до 3-х. 36 человек было приговорено к ссылке. Ну, и более 30 к совсем незначительным наказаниям, там вплоть до штрафов каких-то, так сказать, как их запретов на…

С. Бунтман ― Уже более 3-х лет отсижено в крепости.

А. Кузнецов ― Это правда.

С. Бунтман ― Да.

А. Кузнецов ― И более 3-х лет отсижено в крепости, и почти 100 человек не дожило до этого процесса. Так что, конечно, получился, вот говоря об итогах, абсолютно бездарно провальный процесс.

С. Бунтман ― И очень опасный для будущего.

А. Кузнецов ― Очень опасный. И тут же немедленно дело Засулич это показало. И радикализация, и «Народная воля», и все. В какой-то степени уши растут, конечно, из этого процесса.

С. Бунтман ― Итак, это был процесс 193-х, процесс народников. И мы знаем дальнейшие события. Ну, вот следующая передача 8 мая, и мы решили сделать так: задаться таким вопросом «А за что судили в разных воюющих странах во время войны?» И естественно имеются дела не чисто уголовные, которых…

А. Кузнецов ― Нет, конечно.

С. Бунтман ― … здесь полно. А имеются связанные с самой проблематикой войны. И вот посмотрите, что мы вам предлагаем. Например, «Процесс 59-ти». Очень много у нас здесь цифр опять же. Над активистами Организации украинских националистов (ОУН). Это Советский Союз. 41-й год.

А. Кузнецов ― Это январь 41-го года. Это один из многих процессов, которые будут происходить над… В данном случае это не руководители. Руководители ОУН, до кого сумели дотянуться, уже к этому времени были расстреляны по процессу октября 40-го года. Похватали молодежь. Похватали активную молодежь. И вот попытались тоже сделать из нее вот такой процесс над, значит, антисоветским подпольем. Что из этого получилось, если выберете, расскажем.

С. Бунтман ― Суд над Эдуаром Даладье, Полем Реньо и другими по обвинению в развязывании войны против Германии. Это 42-й год, Французское государство. l"État français. Это петэновская Франция.

А. Кузнецов ― Это вишистская Франция.

С. Бунтман ― Вишистская Франция. Причем здесь и Эдуар Даладье, который умерял, умиротворял Гитлера…

А. Кузнецов ― Конечно, один из подписавших…

С. Бунтман ― … и великий, чудесный, стойкий Поль Реньо…

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― … который за несколько недель своего правления сумел организовать ясное сопротивление германскому нашествию. Вот. Суд над советским разведчиком Рихардом Зорге и членами его группы. Это Япония, 43-й год.

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― Да. И, наконец, суд над комендантом Бухенвальда Карлом Кохом и его супругой. Это еще все еще Германская империя, 45-й год.

А. Кузнецов ― Да, Вы знаете, эта та самая Эльза Кох, которую тут не так давно нам пришлось вспомнить в связи с абажурами и всем прочим…

С. Бунтман ― Да, в связи с чудесными выступлениями.

А. Кузнецов ― Да. А Карл Кох… Ну, там мы еще расскажем о следователе и судье по этому делу, потому что это поразительный человек, который занимался в 3-м Рейхе коррупцией среди своих. И вот Кох-то погорел на коррупционном деле.

С. Бунтман ― А вот давайте… Это еще нацистская Германия.

А. Кузнецов ― Мне кажется, Вы пропустили. У нас же 5 там должно быть дел. Вы пропустили еще «Красную капеллу».

С. Бунтман ― Да, я пропустил «Красную капеллу». Но я сейчас ее упомяну. Суд над Харро Щульце-Бойзеном и Арвидом Харнаком, советскими разведчиками. Это Германская империя, тоже 42-й год. «Красная капелла» знаменитая. Вот, друзья мои, вы можете голосовать. Ради Бога! А мы с вами прощаемся как раз до 8 мая.

А. Кузнецов ― Да.

С. Бунтман ― Вот когда будем разбирать…

А. Кузнецов ― До дня 1-й капитуляции.

С. Бунтман ― Да, да. Один из этих процессов. Всего вам доброго! До свидания!

А. Кузнецов ― Всего доброго! До свидания!

В веден подсудимый М ы ш к и н.На вопрос первоприсут[ствующего] о виновности в принадлежности к противозаконному сообществу подсудимый ответил:

- Я признаю себя членом, но не того противузаконного сообщества, о котором говорится в обвинительном акте, а членом русской социальной партии и прошу позволить мне теперь объяснить, в чем заключается то преступление, которое, по собственному сознанию, совершено мною против русских государственных законов.

П е р в о п р и с у т [с т в у ю щ и й]. Объясните, что имеете.

М ы ш к и н. Я отрицаю свою принадлежность к тайному сообществу потому, что я, как и многие другие товарищи, не только по заключению, но и по убеждению, не составляли нечто особенное, нечто целое, связывающее нас единством общей для всех организации. Мы составляем не более как ничтожную частицу в настоящее время многочисленной в России социальной революционной партии, понимая под этими словами всю совокупность лиц одинаковых убеждений, лиц, между которыми хотя существует преимущественно только внутренняя связь, но эта связь достаточно тесная, обусловленная единством стремления, единством цели и большим или меньшим однообразием тактических действий. Цели ее заключаются в том, чтобы создать на развалинах существующего буржуазного строя тот порядок вещей, который удовлетворял бы народным требованиям в том виде, как эти требования могли выразиться и в мелких, и в крупных движениях народных, И который в то же время составляет наисправедливейшую форму будущего строя, состоящего из союза производительных, независимых обществ. Строй этот может быть осуществлен не иначе, как путем социальной революции, потому что государственная власть заграждает всякие пути к мирному достижению этой цели; потому что она никогда не откажется добровольно от насильственно присвоенных ею себе прав. За это нам ручается ход всей истории.

И действительно, можем ли мы мечтать о мирном пути, когда государственная власть не только не подчиняется голосу народа, но даже не хочет его выслушать; когда за всякое желание, несогласное с требованиями правительства, люди награждаются каторгою. Можно ли рассуждать при таком режиме о потребностях народа, когда народ для выражения их не имеет других средств, кроме бунта - этого единственного органа народа...»,

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Позвольте, вы объяснили нам, в чем заключаются ваши стремления. Затем, препятствия к осуществлению этих стремлений не входят в круг предметов обсуждения суда, и потому я не вижу ни возможности, ни даже надобности для суда выслушивать то, что вы в настоящее время говорите. Вы отвечали на мой вопрос, что признаете себя виновным в принадлежности ко всеобщей социальной революции. Для суда в настоящее время, еще до производства судебного следствия, это представляется достаточным. Затем, каким образом вы хотели этого достигнуть, что вам в этом препятствовало,- это может быть выяснено во время самого судебного следствия.

М ы ш к и н. Я думаю, что для суда не только важно знать о цели моей деятельности,- была ли она революционной или иной,- но знать, как вообще мы смотрели на эту деятельность, т. е. считали ли эту цель осуществимой, может быть, в весьма отдаленном или в весьма скором времени; считали ли необходимым действовать в таком виде, чтобы тотчас создать революцию или только гарантировать успех ее в будущем, потому что от этих вопросов зависит взгляд суда на преступность и на виновность мою и других моих товарищей...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. В этом я не буду вам препятствовать говорить, потому что это входит в предмет обвинения.

М ы ш к и н. Таким образом практическая деятельность всех друзей народа должна заключаться не в том, чтобы искусственно вызвать революцию, а в том, чтобы гарантировать успешный исход ее, потому что не нужно быть пророком, чтобы предвидеть неизбежный исход вещей, неизбежность восстания. Ввиду этой неизбежности восстания и возможной продуктивности его мы полагали предостеречь народ от тех фокусов европейской буржуазии, посредством которых она обманула народ. Такая цель может быть достигнута путем объединения всех революционных элементов, путем слияния двух главнейших ее потоков: одного - недавно возникшего, но проявившегося уже с серьезной силой, и другого потока, более широкого, более могучего - потока народной революции. В этом единении революционных элементов путем окончательного сформирования их и заключалась задача движения 1874 г. Эта задача, если не вполне, то в значительной степени была выполнена. Но в только что сказанных мною словах я разумею лишь центр нашей деятельности. Я должен сказать, что масса принимавших участие состояла из лиц, стоящих на различных степенях революционного развития, начиная от тех, которые делали только первые шаги к уяснению народных страданий, и до тех, которые делали попытки к внешней организации революционных /373/ сил и что при всем различии взглядов по менее важным вопросам адепты революции сходились в одном, а именно - что революция может быть совершена не иначе, как самим народом, при сознании, во имя чего она совершается; другими словами: существующий государственный порядок может и должен быть ниспровергнут только тогда, когда этого пожелает сам народ. Следовательно, если правительство блюдет интересы народа, то оно не может считать нас заговорщиками, когда мы говорим: мы ходатайствуем перед народом об удовлетворении нужд страны. Мы сознаем хорошее и вредное и предлагаем свои посильные услуги. В нашем распоряжении нет ни тюрем, ни коммерческих предприятий, которые закабаляют рабочего; все подобные средства находятся и практикуются в руках наших противников. Следовательно, если даже при этих невыгодных условиях правительство может опасаться, что наша деятельность может увенчаться успехом, то значит, мы не ошибаемся в потребностях и желании народа, следовательно, в этом случае, мы не злоумышленники.

Указавши цель и средства той партии, к которой я и мои товарищи принадлежали, я перехожу к другим не менее важным фактам и скажу о причинах, под влиянием которых появилась и развилась эта партия. В обвинительном акте дело представлено таким образом, что были-де на Руси обломки прежних тайных сообществ, была русская эмиграция в Швейцарии и вот явилось несколько энергичных личностей и по их слову возникло революционное движение во всех уголках обширной России. Конечно, никто из людей, сколько-нибудь понимающих смысл этого движения, не удовлетворится подобным прокурорским объяснением, вообще не отличающимся особенною добросовестностью...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Прошу не выражаться подобным образом.

М ы ш к и н. Я говорю, что нельзя искусственно создавать это уважение и приписывать его только среде интеллигенции. Начиная с {18}60-х гг., мы натолкнулись на тот факт, что каждое революционное движение интеллигенции соответствует параллельному /374/ движению в народе и составляет только отголосок последнего; так что движение в народе является потоком параллельным, стремящимся слиться позади той плотины, которая создана вековой рознью сословий, вековой отчужденностью друг от друга. Такое движение среди интеллигенции 60-х гг. было отголоском движения народа после того, как народ не мог удовлетвориться мнимым освобождением от крепостной зависимости. Ко времени истечения 10-ти лет со времени уничтожения крепостного права в народе стали ходить настойчивые слухи о сокращении или совершенном уничтожении выкупных податей. Эти слухи поддерживали сильное волнение в народе, и отголоском его было новое движение в среде интеллигенции, завершившееся так называемым Нечаевским делом. Наконец, страшно тягостное положение народа, вследствие огромных платежей, породило в нем ропот, и ответом на этот ропот послужило движение 1874 г. Эта естественная связь между движениями в интеллигенции и в народе легко может ускользнуть от внимания общества благодаря практикуемому у нас способу гласности. Всем известно, что у нас доводят до сведения общества о всевозможных пустяках, но о серьезных явлениях жизни систематически умалчивается или не менее систематически извращается. Так о бунтах, бывших в {18}60-х гг...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Примеры нам не нужны...

М ы ш к и н. Если для Особого присутствия мои объяснения представляют несомненную истину, то я воздержусь от примеров...

П е р в о п р и с у т [с т в у ю щ и й]. Для суда ваши объяснения вовсе не составляют истину. Суд должен выслушать от вас, что вы можете сказать по обвинению...

М ы ш к и н. Так как весьма важны примеры...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы можете указывать свои положения, не приводя примеров.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Я уже объявил вам однажды, что примеры нам не нужны.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Дело суда судить о том, будут ли они голословны или нет. Вообще, вы входите в такие пространные размеры вашей речи, которые вовсе не соответствуют существу того вопроса, который я вам сделал. Я сделал вам вопрос на основании закона, о том, признаете ли вы себя виновным в принадлежности к тому противузаконному сообществу, о котором говорится в обвинительном акте. Теперь я не препятствовал вам говорить о том, что вы принадлежали, как вы сказали, к другому противузаконному сообществу. Затем, я не вижу, что же еще нам остается выслушивать относительно этого предмета.

М ы ш к и н. Имеет ли подсудимый право говорить о причинах преступления?

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Можете.

М ы ш к и н. Причины того преступления, в котором я обвиняюсь, есть народное движение, бывшее в последнее время. Следовательно, мне необходимо констатировать факт, что движение существует и что наше движение есть только отголосок на более сильное движение в народной среде...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Эти ваши объяснения не могут служить для суда каким-либо доказательством или таким фактом, который он должен был бы принимать за несомненный вывод из того, что вы говорите. Следовательно, если вы желаете говорить, то говорите так, чтобы ваша речь не имела в настоящее время уже характер защитительной речи, потому что в настоящее время мы до этого еще не дошли. Поэтому, если желаете объяснить, то говорите так, чтобы суд мог себе уяснить, признаете ли вы себя виновным в преступлении, в котором обвиняетесь, то, что вас к этому побудило, не касаясь тех фактов, которые ни в каком случае не могут подлежать здесь обсуждению.

М ы ш к и н. Если я говорю, что меня побудило невыносимо тяжелое положение народа, то могу ли я сказать об этом положении?

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Совершенно излишне. Вы сослались на тяжелое положение народа, и достаточно. Продолжайте дальше.

М ы ш к и н. Я говорю, что отголоском народного движения было движение в среде интеллигенции и образование социально-революционной партии. В этом образовании люди приняли участие, благодаря главным образом следующим двум причинам. Как известно, сильным влиянием и крупнейшим проявлением революционной мысли было образование общества рабочих и освобождение крестьян, потому что в среде рабочих образовалась фракция , послужившая ядром социально-революционной партии. Кроме того, крестьянская реформа оказала весьма важные услуги революционному делу. С 19-го февраля {1861 г.} началась новая народная жизнь с[о] своим неизбежным спутником - борьбой между капиталом и трудом; .затем крепостная реформа послужила наглядным доказательством своей несостоятельности в деле улучшения народного быта. И действительно, мы видим в результате, что народ доведен до крайней бедности, до страшного голода, и вовсе не нужно обладать крайним радикализмом, чтобы усумниться в хороших качествахэтой реформы для массы освобожденных крестьян, которые стали лицом к лицу с представителями государственной власти и которые убедились, что жестоко обманывались этой /378/ прославленною свободою...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы говорите о крестьянах, но вы не представитель крестьян. Они одни могут судить о том, каково их положение.

М ы ш к и н. Мне необходимо уяснить эту сторону вопроса, потому что тогда только вы поймете, что я хочу сказать. Я сын крепостной крестьянки и солдата, я видел уничтожение крепостного права и тем не менее не только не благословляю эту реформу, но стою в рядах отъявленных врагов ее. Вот почему вследствие моего рождения, моего воспитания, моих чувств, которые связывают меня с народом, я имею право несколько подробнее коснуться этой стороны вопроса. Народу не трудно было убедиться, что эта превознесенная реформа освобождения крестьян в конце концов сводится к одному - к переводу более 20 млн. населения из разряда помещичьих холопов в разряд государственных или чиновничьих рабов...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Я повторяю, что все то, что вы говорите о крестьянах, я считаю в настоящее время неуместным и неподходящим к делу...

М ы ш к и н. Я указывал на причины, которые заставили меня... Может быть, мой взгляд ошибочен, но я утверждаю, что эти причины заставили меня вступить в ряды революционной партии...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы указываете совершенно ненужные нам подробности. Вы можете сказать это в двух словах.

М ы ш к и н. Крестьяне увидели, что их наделили песком и болотами и какими-то разбросанными клочками земли, на которых невозможно вести хозяйство, хотя сколько- нибудь обеспечивающее крестьянскую семью, когда увидели, что это сделано с соизволения государственной власти, когда увидели, что нет той таинственной статьи закона, которую они предполагали как охраняющую народные интересы и которую, как думали, от них скрывали; когда увидели это, то убедились, что им нечего рассчитывать на государственную власть, что они могут рассчитывать только на самих себя. Рядом с этим крестьяне, сделавшись орудием экономического положения, поняли всю прелесть договора между голодным рабочими сытым капиталистом; они поняли /379/это еще более потому, что во всех столкновениях рабочих о капиталистами государственная власть становится на сторону капиталистов. Вследствие всего этого.крестьяне не могли не относиться с полною ненавистью...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Ваша речь заключалась до сих пор только в порицании...

М ы ш к и н. Я хочу указать те элементы, из которых сложилась социально-революционная партия.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Я не могу вам дозволить открыто порицать правительство. Вы можете сказать, почему вы обратились к такому-то сообществу, но порицать правительство я вам не могу дозволить, так как сам закон этого не дозволяет...

М ы ш к и н. Это значит - я должен не признавать себя виновным? Если преступник сознает себя виновным, то уже этим сознанием он порицает. Признавая себя виновным, я и высказался. Скажу еще относительно умственного пролетариата, который не мог не присоединиться к этой партии; наконец, в ряды еестали люди из других классов общества, которые по натуре своей способны действовать только во имя идеала. Вот те элементы, из которых почерпала и почерпает свои силы социально-революционная партия. Цементом им служит крайне бедственное положение народа, то, что народ под гнетом...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы об этом говорили уже несколько раз. Не возвращайтесть к этому...

М ы ш к и н. Я хочу указать, что бедственное положение народа... /380/

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Мы здесь не судим вопроса об этом, а судим известное число лиц, которые обвиняются в принадлежности к известному сообществу. Следовательно, нам нужно знать, признаете ли вы себя виновным в принадлежности к этому сообществу...

М ы ш к и н. Во всем обвинительном акте нет страницы, где бы не говорилось, что подсудимый указывал на бедственное положение народа. Вот почему весьма естественно, что каждый из нас не может не говорить о таком, даже по обвинительному акту, самом крупном факте - о народных страданиях как единственной причине, заставившей вступить нас в эту партию. Вот почему, может быть, лишний раз я коснусь этого предмета, и притом примите во внимание невозможность говорить спокойно вследствие столь частых перерывов. Может быть, я не так часто возвращался бы к этому предмету, если бы говорил с большею свободою.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы ведите вашу речь о том, в чем вы призвали себя виновным.

М ы ш к и н. Я не признал себя виновным. Я сказал, что признаю себя членом социально- революционной партии. Затем я хотел только разъяснить мой ответ. То, что я говорил, касалось причин, которые послужили к созданию социально-революционной партии.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й ]. Вы много сказали об этих причинах, и нам не нужно более знать.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Я прошу вас воздержаться от инсинуаций...

М ы ш к и н. Я под страхом наказания не могу перейти в другое исповедание...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это есть существующий закон, который не подлежит обсуждению.

М ы ш к и н. Я его не порицаю и говорю только, что в силу государственного закона я обязан лицемерить. Затем нет власти, которая заставляла бы крестьян идти под конвоем...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы входите в такие сопоставления, что я решительно не могу вам позволить...

М ы ш к и н. Относительно религии я ограничусь. Наш идеал - полнейшая веротерпимость и глубокое убеждение в том, что при свободе слова и правильном воспитании истина сама собою...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. О ваших убеждениях нам нет надобности знать... /382/

М ы ш к и н. За что же я сужусь?

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вам известно обвинение, которое против вас предъявлено...

М ы ш к и н. Именно за мои убеждения...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. За известного рода убеждения, которые проявились в известного рода действия.

М ы ш к и н. Затем перехожу к науке. Обвинение говорит, что будто бы мы возводим невежество в идеал. Я считаю это клеветою и опровергнуть эту клевету мне не стоит труда. Я приведу хотя бы такой пример: кого скорее можно считать невежественными - тех лиц, кто печатает, напр., книги Лассаля, или тех, кто их сжигает...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Подсудимый, вы в настоящее время говорите защитительную речь. Дозволить вам это я теперь не могу и последний раз, после столь частых напоминаний, спрашиваю вас: на мой вопрос по первому обвинению вы признали себя виновным хотя не в том, в чем обвиняетесь, но сказали...

М ы ш к и н. Я сказал, что не виновен. Я считаю для себя долгом чести и обязанным принадлежать и быть членом...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Затем никаких объяснений я не буду от вас принимать...

М ы ш к и н. Я обвиняюсь еще вместе с другими в борьбе с религией), собственностью, наукою, семьею. Имею ли я право сказать - разделяю ли я подобное воззрение?

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Нет, в настоящее время не имеете; мы еще не дошли до этого. Все эти обвинения на суде еще не предъявлены...

М ы ш к и н. Они предъявлены в обвинительном акте...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Они будут предъявлены во время судебного следствия, и когда оно будет касаться этого предмета, тогда вы можете представить свои опровержения.

П р и с я ж н ы й п о в е р е н н ы й У т и н. Здесь есть маленькое недоразумение со стороны подсудимого.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Я полагаю, что тут нет недоразумения. Позвольте судить об этом мне.

У т и н. Я сказал, что со стороны подсудимого недоразумение, а не с вашей стороны. Вы изволили неверно понять меня. Недоразумение заключается в том, что Мышкин полагает, что он обязан высказать все, что желает и имеет. Если ему будет объяснено, что он будет иметь эту возможность на судебном следствии...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это я только что ему и объяснил. (К подсудимому). Вы сверх того обвиняетесь в том, что с целью распространения участвовали в составлении, печата-/383/ нии и рассылке сочинений, по содержанию своему направленных к явному возбуждению и неповиновению власти верховной. Признаете вы себя в этом виновным?

М ы ш к и н. Я признаю, что считал своей обязанностью в качестве содержателя типографии печатать и распространять книги и прошу позволить мне объяснить те причины, которые побудили меня совершить это. Мысль о печатании этих книг созревала во мне постепенно, уже давно, и только в 1874 г. я решился привести ее в исполнение, потому что окончательно убедился, что печать наша находится в безнадежно жалком положении, не соответствует ни массе, ни интеллигенции. У нас каждый непод-крашенный рассказ из жизни русского народа, освещающий его страдания, каждая статья, указывающая на язвы в организме народной жизни ,- все это воспрещено и строго преследуется...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы опять входите в такие объяснения, которых я не могу допустить...

М ы ш к и н. Могу ли я объяснить те побуждения...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. В настоящее время я вас об этом не спрашиваю.

М ы ш к и н. Я желаю знать, когда же наступит тот момент, когда я могу подробно объяснить...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Этот момент наступит впоследствии.

М ы ш к и н. Я желаю знать, когда.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это мое дело. Сверх того, вы обвиняетесь в том...

М ы ш к и н. На следующие вопросы я не отвечу до тех пор, пока не буду иметь возможности объяснить причины, заставившие меня совершить второе преступление.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Садитесь...

* * *

П о д с у д и м ы й М ы ш к и н. По поводу свидетельского показания Гольдмана, я желал бы представить свои объяснения. Но прежде объяснений этих я хотел обратиться к суду с одним ходатайством. Хотя на основании 729 ст[атьи] Уст. уголовного судопроизводства я имею право требовать, чтобы мне было объяснено/384/ все то, что происходило на суде во время судебного следствия по рассмотренным 11-ти группам, но так как я убежден, что эта просьба не будет уважена, то я желал бы, по крайней мере, чтобы суд объяснил мне то из происходившего на суде, что непосредственно относится до меня как до члена того сообщества, в участии в котором меня обвиняет прокурор. Между прочим, прокурор в обвинительном акте говорит, что члены этого сообщества, следовательно, в том числе и я, выражали готовность к совершению всякого рода преступлений ради приобретения денег. Поэтому я желал бы знать, подтвердило ли следствие те факты, из которых прокурор сделал этот вывод. Я желал бы знать, подтверждено ли на следствии, что некоторые из моих товарищей по сообществу предлагали г-же В.сделаться любовницей какого-то старика с тем, чтобы обобрать его, отравить, а деньги представить в пользу г-же В.... Затем я указал бы еще на другие факты, относительно которых я желал бы знать, подтверждены ли они на судебном следствии или нет...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. До вас производилось следствие по 11-ти группам и в течение всего этого следствия ни свидетелями, ни в вещественных доказательствах вашей фамилии не упоминалось.

М ы ш к и н. Тогда я желал бы знать, до кого относится это обвинение, что члены этого сообщества выражали готовность к совершению всякого рода преступлений ради приобретения денег. Так как в обвинительном акте не сказано, до кого относится это обвинение, то я думаю, что оно относится до всех, а следовательно, и до меня...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это в настоящее время не может быть вам сказано. Это вопрос обвинения.

М ы ш к и н. Но из обвинительного акта видно, что это обвинение возводится на всех, следовательно, и на меня...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Когда вы выслушаете обвинительную речь товарища обер-прокурора...

М ы ш к и н. Тогда уже будет поздно говорить о том, что происходило на следствии...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Да, но я вам объяснил, что о вас не упоминалось в свидетельских показаниях...

М ы ш к и н. Все обвинение меня в принадлежности к этому сообществу основано не на каких-либо строго определенных показаниях. Таких показаний, которые были бы строго указаны в обвинительном акте, я не вижу; этих улик нет в обвинительном акте. Прокурор не говорит, что на основании таких-то фактов я /385/ обвиняюсь в принадлежности к сообществу, и, следовательно, я имею основание думать, что это обвинение происходит вследствие предположения, что между всеми подсудимыми существует внутренняя связь, известная солидарность. Я готов ее признать, но мне для этого необходимо знать, действительно ли подсудимые таковы, какими выставляет их обвинение. От этого зависит, признать или не признать мою солидарность.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это вы можете сказать в своей защитительной речи, признаете ли...

М ы ш к и и. Как же я могу знать, признаю ли себя солидарным с таким-то, когда я не знал, что говорилось относительно его на следствии, когда я не присутствовал при судебном следствии?

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вам будет предъявлено на судебном следствии то, что было относительно вас, и из этого вы можете сделать тот или другой вывод.

М ы ш к и н. Кроме того, есть такие обвинения, которые огульно на всех возведены. Относительно [этих-]то обвинений я бы и хотел знать, подтверждены ли судебным следствием те факты, из которых они выведены. Я очень хорошо знаю, что большинство этих фактов лживы, выдуманы прокурором...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Прошу не выражаться подобным образом, оскорбительным для представителя обвинительной власти, иначе я прикажу вас вывести.

М ы ш к и н. В таком случае я, разумеется, не имея фактов, не имея возможности знать их, буду лишен возможности опровергать те заключения, которые угодно было сделать прокурору, и не только я, но и все мои товарищи будут лишены возможности касаться общей стороны дела, и прокурор может делать какие угодно выводы и заключения, как бы они ни были абсурдны. Никто из нас не будет обладать достаточным фактическим материалом для опровержения этих выводов, благодаря постановлению, которое состоялось 11-го октября . В таком случае я желал бы высказать теперь опровержение по крайней мере относительно других обвинений, которые возводятся прямо на меня - одинаково" вместе с другими подсудимыми. Так, в обвинительном акте сказано, что обыкновенно интеллигентные люди служат пропагандистами, приглашаются бросать учение и идти в народ, выставляя, что наука есть не более, как средство для эксплуатации народа. Я желал бы сказать несколько слов по этому поводу, потому что я готов признать себя виновным в том, что разделяю тот взгляд, что для революционера в настоящее время нет надобности оканчивать курс в государственной школе. Затем, так как этот взгляд навлек на нас немало нареканий со стороны известной части общества, то я считаю себя вправе объяснить, какие причины довели /386/ меня до подобного, кажущегося многим безрассудным, взгляда. Я предложил, что, если бы в настоящее время Россия находилась под татарским игом, если бы во всех городах на деньги, собранные в виде дани с русского народа, существовали татарские школы, в которых бы читались лекции о добродетелях татар, об их блестящих военных подвигах...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это к делу не относится, таких сопоставлений на суде не допускается.

М ы ш к и н. Прошу извинить, но у меня такой склад ума, что я могу убедить только путем сравнения, путем аналогии. Вот я и хотел бы привести такое сравнение, так как оно лучше всего доказывает справедливость моей мысли. Если бы в таких школах доказывалось право татар владеть русским народом и если бы все учение в них было направлено к тому, чтобы создать из русской молодежи ревностных и покорных слуг татарских ханов, то спрашивается: была ли бы необходимость для русской молодежи оканчивать курс в подобных школах и посвящать все свои силы отъявленным врагам своим? Я полагаю, что нет. Точно так же и для революционера нет никакой необходимости оканчивать курс в государственных школах, потому что... впрочем, пожалуй, я воздержусь от окончания этой фразы из опасения быть остановленным и удаленным. Кроме того, в обвинительном акте возводится обвинение в том, что...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы опять говорите защитительную речь. В настоящее время следствие еще не окончено. Из данных, которые обнаружатся на следствии, вы можете потом делать свой вывод, в настоящее же время мы не обязаны выслушивать вашу защитительную речь...

М ы ш к и н. Так как никто не будет говорить из свидетелей, что...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы не можете еще знать, что будут говорить свидетели...

М ы ш к и н. Но мы уже видели здесь, что когда свидетеля спрашивали, не высказывал ли я когда-нибудь свой взгляд относительно религии, науки, семьи, то он отвечал отрицательно. Вот по этому поводу я и хотел бы сказать. В обвинительном акте прокурор делает еще тот общий вывод, что будто бы революционное учение заключается в отнятии у своего ближнего собственности /387/ или в уничтожении власти, которая сему препятствует. Я не знаю такого революционного учения. То учение, которого я придерживаюсь, говорит об обеспечении блага трудящегося народ, о праве безусловного пользования продуктами труда. Действительно, это совершенно необходимо для осуществления блага трудящегося народа. В самом деле, можно ли признать заслуживающей названия охранительницы права собственности ту самую государственную власть, которая присваивает себе право налагать произвольные контрибуции на народ...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы опять пускаетесь в порицание. Я этого не дозволяю. Поэтому предлагаю сесть...

М ы ш к и н. Я вовсе не хотел порицать. Я обвиняюсь в платоническом порицании...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Я обвиняю вас в том, что вы делаете порицание на суде, и так как закон всякое порицание на суде воспрещает, то я запрещаю вам говорить в этом смысле и приглашаю вас сесть. Употребленные вами выражения составляют порицание правительства.

М ы ш к и н. В таком случае я хотел бы еще сказать относительно тех. незаконных мер, которые были приняты во время предварительного следствия против меня и которые имели влияние на поведение мое и производство дела как во время предварительного следствия, так и на суде. После первого допроса за нежелание отвечать на некоторые из вопросов я был закован в кандалы и затем в наручники. Одновременно с этим я был лишен права пользоваться не только собственным чаем, но даже простою кипяченою водою...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Выговорите все это голословно...

М ы ш к и н. Нет, не голословно. Протокол о заковке меня в кандалы имеется при самом деле. Кроме того, я просил истребовать протокол о заковке меня в наручники, но мне было в этом отказано Сенатом. Затем, относительно всего другого, что будет говориться против меня, я хотел вызвать свидетелей, но мне также было в этом отказано. Как на факт, который доказывает, до какой степени мстительности доходит правительственная власть по отношению к политическим преступникам, я укажу на следующее ничтожное, но довольно характерное обстоятельство. Когда я унизился до мелкой просьбы о том, чтобы мне под кандалами позволили/388/ носить чулки, так как кандалы сильно терли ноги, то даже и в этой просьбе мне было отказано...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Все, что вы говорите, совершенно голословно, и суду нет надобности выслушивать вас об этом.

М ы ш к и н. Даже если я буду говорить о фактах...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Да, если вы говорите голословно.

М ы ш к и н. Я хотел указать еще на то, что во время моего содержания под стражей мне не было позволено ни разу повидаться с матерью...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это опять такой предмет, который суд не может здесь проверить...

М ы ш к и н. Но я обращался об этом с письменною просьбою...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Только не в суд. Следовательно, суд этого не может проверить.

М ы ш к и н. Да позвольте, в таком случае, если могут пытать, могут делать что угодно и мы не можем заявить об этом на суде...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Потому что всякое заявление должно быть подтверждено известными фактами или данными...

М ы ш к и н. Тогда стоит только спросить у прокурора бумагу, в которой заявлялась просьба о свидании с матерью, и из нее будет видно, что он не разрешил этого свидания...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это предмет, не подлежащий обсуждению суда...

М ы ш к и н. То есть и пытки.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Не подлежат обсуждению суда...

М ы ш к и н. Пытки, допущенные на предварительном следствии, не подлежат...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Действия прокурора не подлежат рассмотрению суда. Он имеет свое начальство...

М ы ш к и н. Но если бы меня пытали прежде, то это имело бы влияние на показания, данные на предварительном следствии, а эти показания имеют влияние на то представление, которое составил себе суд обо мне.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы не можете знать, какое представление составил себе суд...

М ы ш к и н. Я думаю, что он составляет его из тех документов, которые у него пред глазами, а эти документы выпытываются и вымучиваются. Следовательно, можно сказать, что пытки, употребляемые обыкновенно жандармами и прокурором, имеют влияние на то представление, которое составляет о нас суд. Вот почему, я полагаю, что имею право сказать, и думаю, что общество /389/ должно знать, как обращаются с политическими преступниками, т. е. хуже, чем турки с христианами...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Что же, вы можете сказать, что вас пытали, вынуждали ваши показания?..

М ы ш к и н. Да. Заковка в кандалы производилась специально с целью вынудить показание...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы давали показание относительно своей виновности?

М ы ш к и н. Давал.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Чем же вы можете подтвердить, что вас пытали?

М ы ш к и н. Относительно заковки в кандалы есть протокол. Затем, у меня было много заявлений по поводу принятых против меня мер, но все они хранятся под сукном. Кроме того, против меня употреблена еще другая пытка, более существенная, чем заковка в кандалы. Кандалы - это еще пустяки. Она состояла в том, что с специальной целью вынудить от меня желаемое жандармами показание я в течение нескольких месяцев был лишен возможности пользоваться какими-либо книгами, даже книгами религиозного содержания, даже Евангелием...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это вы говорите о дознании?

М ы ш к и и. Да.

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Это не подлежит нашему обсуждению.

М ы ш к и и. Если употребляются на дознании такие меры, то где же искать правды? Какое правды! Я правды не буду даже искать, но, по крайней мере, я желал бы, чтобы общество-то знало, какие меры принимаются...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Я не могу дозволить вам говорить об этом...

М ы ш к и н. Сидеть в одиночном заключении, в четырех стенах и при этом не иметь никакой книги - да это хуже всякой пытки. Вот этим и объясняется то громадное число случаев смертности и сумасшествия, которые обнаружились по этому делу. Многие из товарищей моих уже сошли в могилу и не дождались суда...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Если они не дождались суда...

М ы ш к и н. Именно вследствие этой пытки, а вы ценой той каторги, которая меня ожидает, каторги очень продолжительной, не даете права сказать, несколько слов об этом крайнем беззаконии, которому я подвергался...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы продолжаете неприлично...

М ы ш к и н. Я не совсем кончил, позвольте мне докончить...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. В настоящее время это не относится к делу. Теперь мы производим судебное следствие...

М ы ш к и н. Значит, мне не позволяется...

П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вы прерываете ход следствия... /390/

М ы ш к и н. Вот и вы точно так же не позволили мне возразить на общий вывод прокурора. Тогда я считаю себя обязанным сделать последнее заявление. Теперь я вижу, что у нас нет публичности, нет гласности, нет не только возможности располагать всем фактическим материалом, которым располагает противная сторона, но даже возможности выяснить истинный характер дела, и где же? В стенах зала суда! Теперь я вижу, что товарищи мои были правы, заранее отказавшись от всяких объяснений на суде, потому что были убеждены в том, что здесь, в зале суда, не может раздаваться правдивая речь, что за каждое откровенное слово здесь зажимают рот подсудимому. Теперь я имею полное право сказать, что это не суд, а пустая комедия... или... нечто худшее, более отвратительное, позорное, более позорное....

При словах «пустая комедия» [первоприсутствующий сенатор] Петере закричал: - Уведите его....

Жандармский офицер бросился на Мышкина, но подсудимый Рабинович, загородив собою дорогу и придерживая дверцу, ведущую на «голгофу», не пускал офицера; последний после нескольких усилий оттолкнул Рабиновича и другого подсудимого, Стопане, старавшегося также остановить его, и обхвативши одною рукою самого Мышкина, чтобы вывести его, другою стал зажимать ему рот. Последнее, однако ж, не удалось: Мышкин продолжал все громче и громче начатую им фразу:

...более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества.

Когда Мышкин говорил это, на помощь офицеру бросилось еще несколько жандармов, и завязалась борьба. Жандармы смяли Рабиновича, преграждавшего им дорогу, схватили Мышкина и вытащили его из залы. Подсудимый Стопане приблизился к решетке, отделяющей его от судей, и громко закричал:

- Это не суд! Мерзавцы! Я вас презираю, негодяи, холопы!

Жандарм схватил его за грудь, потом толкнул в шею, другие подхватили и потащили. То же последовало и с Рабиновичем. Эта сцена безобразного насилия вызвала громкие крики негодования со стороны подсудимых и публики. Публика инстинктивно вскочила со своих мест. Страшный шум заглушил конец фразы Мышкина. Вообще во время этой башибузукской расправы с подсудимыми в зале господствовало величайшее смятение. Несколько женщин из числа подсудимых и публики упало в обморок, с одной случился истерический припадок. Раздавались стоны, истерический хохот, крики:
- Боже мой, что это делают! Варвары! Бьют, колют подсудимых! Палачи, живодеры проклятые!

Защитники, пристава, публика, жандармы - все это задвигалось, заволновалось. Так как публика не обнаружила особой готовности очистить залу, то явилось множество полицейских, и под их напором публика была выпровождена из залы суда. Часть защитников старалась привести в чувство женщин, упавших в обморок. Рассказывают, что туда же сунулся жандармский офицер.

- Что вам нужно? - спрашивает его один из защитников.
- Может быть, понадобятся мои услуги?
- Уйдите, пожалуйста, разве вы не видите, что один ваш вид приводит людей в бешенство? - ответил адвокат.

Офицер махнул рукой и ушел, последовав умному совету. Во время расправы первоприсутствующего с подсудимыми прокурор и секретарь вскочили со своих мест и, видимо, смущенные оставались все время на ногах. Первоприсутствующий ушел и, растерявшись, позабыл объявить заседание закрытым. Пристав от его имени объявил заседание закрытым. Говорят, будто защитники возразили, что им нужно слышать это из уст самого председателя. Поэтому они были приглашены в особую комнату, где первоприсутствующий объявил им о закрытии заседания. Защитники требовали составления протокола о кулачной расправе, но первоприсутствующий не счел нужным удовлетворить их просьбу и даже упрекнул адвокатов в подстрекательстве. [Обер-прокурор Сената] Желеховский воскликнул по этому поводу: - Это чистая революция.

ЦГАОР, ф. 112, on. 1, д. 792, лл. 60 - 69, 83 - 89. Подлинник. Стенограмма. «Община», № 1, Женева, 1878, стр. 15 - 22; «Государственные преступления в России в XIX в.», под ред. В. Базилевского (В. Вогучарского), т. III, Ростов-на-Дону, б. г., стр. 270 - 283.

Примечания

На всех листах стенограммы, где воспроизведена речь И. Н. Мышкина, подписано: «Сергей Фролов». На первом листе стенограммы судебного заседания № 24 от 15 ноября тем же почерком, простым карандашом на верху листа написано: «Сергей Фролов», ниже: «Мышкина речь», а еще ниже: «Переведен в крепость».

Стенограмма речи Мышкина несколько отличается от того текста, который напечатан в журн. «Община», а затем неоднократно перепечатыв"а"лся из нее в различных изданиях («Государственные преступления в России в XIX в.», т. III; «Речи и биографии». Сб. под ред. В. Каллаша, М., 1907; и др.). В подстрочных примечаниях мы даем лишь наиболее яркие и интересные разночтения этих двух документов, так как из-за недостатка места не имеем возможности провести это сопоставление полностью. 371

. В «Общине» практической деятельности.

. В «Общине» государственно-буржуазного порядка.

. В «Общине» общин.

. В «Общине» Возможно ли мирное разрешение социальных вопросов соответственно народным потребностям вместо Можно ли... народа.

. В «Общине» народной гласности.

. В «Общине» определение моей виновности с точки зрения государственных законов вместо взгляд суда... моих товарищей.

. В «Общине» ближайшая наша задача вместо практическая деятельность всех друзей народа.

. В «Общине» народно-революционного вместо народной революции.

В «Общине» 1874-1875 гг.

. В «Общине» организации сил нашей партии вместо внешней организации революционных сил.

. нужд, сознаваемых хорошо самим народом вместо Мы сознаем хорошее и вредное.

. В «Общине» рассчитывая на сочувствие народа нашим идеям; но в таком случае мы не преступники, не злоумышленники, а лишь выразители потребностей, сознанных народом вместо в потребностях... не злоумышленники.

. Здесь в стенограмме, вероятно, искажение. В «Общине» движение вместо уважение.

. В «Общине» Начиная с {18}60-х гг. нет .

В «Общине» 73-75 гг., которое было последним фазисом развития социально-революционной партии.

. В «Общине» другие, более резкие проявления революционного духа в народе вместо эти явления.

. В «Общине» проявлениях.

. В «Общине» то я должен же привести примеры?! вместо то могу... положении?

. В «Общине» смягчено Я думаю, я имею вместо Я, конечно, имею.

. В «Общине» А лица, открыто возмутившиеся против государственной власти и усмиренные только при помощи штыков и розг, ссылаются административным порядком вместо а в то же время... скамью подсудимых.

. В «Общине» для общества, чем мы.

. В «Общине» Первоприсутствующий, кроме того, говорит Мышкину... Вы признали себя виновным в принадлежности хотя и не к тому сообществу, в которых обвиняет прокуратура, но к другому, или к партии... Мышкин. Я не сказал, что признаю себя виновным, и не мог сказать этого потому, что, напротив, считал и считаю своею обязанностью, долгом чести стоять в рядах социально-революционной партии.

. В «Общине» неподатных классов вместо рабочих.

. В «Общине» начинается развитие капиталистического производства вместо началась новая народная жизнь.

. В «Общине» крестьянская реформа, вместе с другими реформами, послужила для нас наглядным доказательством истины, которая прежде была нам известна только из книг и по чужому опыту: доказательством полной несостоятельности политических реформ в деле коренного улучше-ния народного быта. С каким восторгом, с каким ликованием приветствовало русское либеральное общество так называемые великие реформы нынешнего царствования! - и что же мы видим в результате? вместо Далее в «Общине» вместо они поняли... сторону капиталистов.

.В «Общине» Я не могу дозволить вам порицать правительство, М [ы ш к и н]. Человек, совершающий политическое преступление, самим этим фактом порицает уже правительство. Я не могу вовсе разъяснить моего преступления, и в особенности, причин его, не касаясь таких сторон государственной жизни, которые, с моей точки зрения, заслуживают порицания. Если мое мнение ошибочно, то оно может повредить только мне. А если в нем есть правда, то тем менее оснований зажимать мне рот.

Первоприсутствующий]. Я не зажимаю вам рот, я говорю только, что не могу допустить порицать правительство.

М [ы ш к и н]. Мне необходимо указать те элементы, из которых социально-революционная партия почерпает свои силы. Я сейчас кончу это перечисление. После земледельцев и фабричных рабочих умственный пролетариат как по своему экономическому положению, так и по своим знаниям, извлеченным из исторического опыта нашего и других народов, не мог не стать в ряды врагов государственности вместо Этой фразы в «Общине» нет. или не верить.

. Здесь в стенограмме, вероятно, искажение. В «Общине» Согласно нашему идеалу не должно быть такой власти, которая принуждала бы под страхом наказания лгать, лицемерить...
П е р в о п р и с [у т с т в у ю щ и й]. Вас и теперь никто не принуждает лгать, лицемерить.

. В «Общине» В желанном нам строе не должно быть такой силы, которая заставляла бы людей насильно, под конвоем жандармов, шествовать в христианский или иной рай вместо Затем... под конвоем.

. В «Общине» Словом, по отношению к религии я желаю одного - полнейшей веротерпимости, и глубоко убежден, что свобода слова в соединении с правильным воспитанием и образованием непременно приведут к торжеству истины, т. е. к торжеству научной мысли над мыслью теологической, и тогда... вместо а деньги доставить на пользу кружка.

На судебном заседании по процессу «193-х» по окончании чтения обвинительного акта первоприсутствующий огласил И октября постановление Особого присутствия правительствующего Сената, по которому лица привлекавшиеся по процессу «193^х» и обвиняемые в составлении еди ного тайного общества, должны быть разделены на 17 самостоятельныхгрупп. Судебное следствие по каждой из них должно было вестись обособ ленно. Это постановление, являющееся вопиющим беззаконием по отношению к подсудимым, и фактическое отсутствие гласности суда вызвало бурный протест с их стороны. Решено было бойкотировать суд. Форма бойкота была выработана следующая: «Каждый из протестантов, по приводе на суд, должен был заявить, что он приведен на суд, лишь уступая силе, что он отказывается но таким-то и таким-то мотивам от всякого участия в суде как лично сам, так и через своих защитников и требует немедленного его увода в тюрьму» (Н. А. Ч а р у ш и н. О далеком прошлом. М., 1926, стр. 201). К отказу от участия в суде примкнуло большинство подсудимых. К числу непримкнувших относились либо предатели, такие, как А. В. Ни-зовкин, либо люди, случайно привлеченные к процессу, слабые, боявшиеся протестом ухудшить свое положение. Исключение из числа непримкнувших составлял И. Н. Мышкин. Он по согласованию с товарищами по заключению решил не принимать участия в протесте, чтобы иметь возможность выступить на суде с речью, заранее им подготовленной и согласованной, в основном, с товарищами-сопроцессниками, превратив суд в трибуну для обвинения царского правительства и всего самодержавного строя.

Гласит, напротив, что обеспечение трудящемуся человеку права полного пользования продуктом его труда и уничтожение власти, которая сему препятствует, безусловно необходимы для осуществления на земле блага трудящихся классов вместо говорит... трудящегося народа.

. В «Общине» сначала в ножные кандалы.

. В «Общине» потому что на ногах образовались язвы от кандалов вместо так как кандалы сильно терли ноги.

Отсюда и до конца документ печатаем по тексту «Общины», так как стенограмма на этом обрывается. В ней имеется всего лишь еще одна фраза: «Удалить подсудимого», после которой карандашом приписано: «Затем произошел общий скандал, потребовавший вмешательство воору женной силы (смотр, особ, протоколы секретн.)» (ЦГАОР, ф. 112, оп. 1, д. 792, л. 89).

. В стенограмме Удалить подсудимого за дерзость.

На «голгофу» были отделены пять подсудимых: Ковалик, Войнараль-ский, Рогачев, Мышкин и Костюрин, которых вообще содержали под стражей на особом положении, под присмотром особо приставленных к ним жандармов.- Прим. документа.

Речь И. Н. Мышкина настолько потрясла судей, что на следующий день он не был вызван в суд, хотя следствие шло как раз по его делу. На запрос защитника Утина по этому поводу первоприсутствующий ответил, что ни он, ни Особое присутствие «не признает возможным пригласить Мышкина вновь, опасаясь еще других, более неприятных последствий его явки». Невзирая на то, что защитник У тин настаивал на вызове Мышкина в суд (последний, по словам Утина, не отказывается продолжать давать свои объяснения суду), указывая на явное нарушение закона и беспрецедентность такого действия со стороны суда, первоприсутствующий еще раз ответил отказом, добавив, что «суд признает положительно опасным вызывать Мышкина» (ЦГАОР, ф. 112, оп. 1, д. 792, лл. 153-154 об.).